составляют одно
из самых замечательных явлений русской
народной словесности; по эпическому спокойствию, богатству подробностей,
живости колорита, отчетливости характеров изображаемых лиц, разнообразию
мифических, исторических и бытовых элементов они не уступают немецкому
богатырскому эпосу и эпическим народным произведениям всех других
народов, за исключением разве Илиады и Одиссеи.
Былины являются эпическими песнями о русских богатырях; именно здесь
мы находим воспроизведение общих, типических их свойств и историю их
жизни, их подвиги и стремления, чувства и мысли. Каждая из этих песен
говорит, главным образом, об одном эпизоде жизни одного богатыря и таким
образом получается ряд песен отрывочного характера, группирующихся около
главных представителей русского богатырства. Число песен увеличивается
еще вследствие того, что имеется по несколько вариантов, более или менее
различных, одной и той же Б. Все Б., кроме единства описываемого
предмета, характеризуются еще единством изложения: они проникнуты
элементом чудесного, чувством свободы и (по мнению Ореста Миллера) духом
общины. Миллер не сомневается в том, что независимый дух былевого
русского эпоса является отражением старой вечевой свободы, сохраненной
вольными казаками и свободными олонецкими крестьянами, не захваченными
крепостным правом. По взгляду этого же ученого, дух общины, воплощенный
в былинах, является внутренней связью, соединяющей русский эпос и
историю русского народа.
Кроме внутреннего, замечается еще и внешнее единство былин, в стихе,
слоге и языке: стих Б. состоит или из трохеев с дактилическим
окончанием, или из смешанных трохеев с дактилями, или наконец из
анапестов; созвучий нет совсем и все основано на музыкальности стиха;
тем, что былины писаны стихами, они отличаются от "побывальщин", в
которых уже давно стих разложился в прозаический рассказ. Слог в Б.
отличается богатством поэтических оборотов; он изобилует эпитетами,
параллелизмами, сравнениями, примерами и другими поэтическими фигурами,
не теряя вместе с тем своей ясности и естественности изложения. Б.
теперь "сказываются" на чистом великорусском языке, с сохранением
довольно большого количества архаизмов, особенно в типических частях.
Гильфердинг каждую Б. делил на. две части: одну - изменяющуюся сообразно
воли "сказателя"; другую - типическую, которую рассказчик должен
передавать всегда с возможной точностью, не изменяя ни одного слова.
Типическая часть заключает все существенное, что говорится про богатыря;
остальное представляется только фоном для главного рисунка. Чтобы дать
понятие о количестве былин, отметим статистику их, приведенную в
"Истории Русской Словесности" Галахова. Одних былин киевского цикла
собрано: в Московской губ. 3, в Нижегородской 6, в Саратовской 10, в
Симбирской 22, в Сибири 29, в Архангельской 34, в Олонецкой до 300 -
всех вместе около 400, не считая здесь Б. новгородских, позднейших
московских и др. Все известные нам Б. по месту своего происхождения
делятся на: киевские, новгородские и общерусские, более поздние.
Хронологически на первом месте, по О. Миллеру, надо поставить Б.,
рассказывающие о богатырях сватах; потом те, которые вообще называются
киевскими и новгородскими: по-видимому они возникли до XIV в.; затем
идут вполне исторические, относящиеся к московскому периоду Русского
государства, и наконец относящиеся к событиям последних времен.
Последние два разряда былин не представляют особенного интереса и не
требуют обширных объяснений; поэтому до сих пор вообще мало занимались
ими. Но огромное значение имеют былины так называемого новгородского и в
особенности киевского цикла, хотя нельзя смотреть на эти Б. как на
рассказы о событиях, действительно имевших когда-то место в таком виде,
в каком они представляются в песнях: элемент чудесного вполне
противоречит этому. Если же Б. не представляются достоверной историей
лиц, действительно живших когда-то на Русской земле, то их содержание
надо непременно объяснять иначе. Ученые исследователи народного эпоса
прибегали в этих объяснениях к двум методам: историческому и
сравнительному. Собственно говоря, оба эти метода в большинстве
исследований сводятся к одному сравнительному, и едва ли правильно
ссылаться здесь на метод исторический. В самом деле, исторический метод
состоит в том, что мы для известного, напр. языкового явления путем
архивных поисков или теоретического выделения позднейших элементов
отыскиваем все более и более древнюю форму и таким образом приходим к
первоначальной - простейшей форме. Совсем не так применялся
"исторический" метод к изучению былин. Здесь нельзя было сопоставлять
новых редакций с более древними, так как мы этих последних вовсе не
имеем; с другой стороны, литературная критика отметила в самых общих
чертах только характер изменений, каким подверглись с течением времени
Б., не касаясь совсем отдельных частностей. Так называемый исторический
метод в изучении былин, собственно говоря, состоял в сравнении сюжетов
былинных с летописными; а так как сравнительным методом назывался тот,
при котором сравнивались сюжеты Б. с сюжетами других народных (по
большей части мифических) или же чужестранных произведений, то и
выходит, что здесь разница ничуть не в самом методе, а просто в
материале сравнений. И, так, в сущности, только на сравнительном методе
и обоснованы четыре главные теории происхождения былин:
историческо-бытовая, мифологическая, теория заимствований и наконец
смешанная теория, пользующаяся теперь самым большим кредитом.
Прежде чем перейти к изложению в общих чертах самих теорий, следует
сказать несколько слов о значении былинных сюжетов. Всякое литературное
произведение можно разложить на несколько главнейших моментов
описываемого действия; совокупность этих моментов составляет сюжет
данного произведения. Таким образом сюжеты бывают более или менее
сложны. На одном и том же сюжете может основываться несколько
литературных произведений, которые даже, благодаря разнообразию
второстепенных изменяющихся черт, напр. мотивов действия, фона,
сопутствующих обстоятельств и т. п. могут показаться на первый взгляд
совсем несходными. Можно даже пойти дальше и сказать, что всякий сюжет
без исключения всегда составляет основу большего или меньшего количества
литературных произведений, и что очень часто бывают модные сюжеты,
которые почти в одно время обрабатываются на всех концах земного шара.
Если теперь в двух или нескольких литературных произведениях мы найдем
общий сюжет, то допускаются тут три объяснения: либо в этих нескольких
местностях сюжеты выработались самостоятельно, независимо друг от друга
и составляют таким образом отражение действительной жизни или явлений
природы; либо сюжеты эти обоими народами унаследованы от общих предков;
либо, наконец, один народ заимствовал сюжет у другого. Уже а priori
можно сказать, что случаи самостоятельного совпадения сюжетов должны
быть очень редки, и чем сюжет сложнее, тем он должен быть
самостоятельнее. На этом главным образом основывается
исторически-бытовая теория, упускающая совершенно из виду сходство
сюжетов русских Б. с произведениями других народов или считающая его
явлением случайным. По этой теории богатыри являются представителями
разных сословий русского народа, былины же - поэтически-символическими
рассказами исторических происшествий или картинами явлений народного
быта. На первом же и втором предположениях основана теория
мифологическая, по которой сходные сюжеты в произведениях
индоевропейских народов унаследованы от общих праарийских предков;
сходство же между сюжетами не сродных народов объясняется тем, что в
различных странах на одно и то же явление природы, послужившее
материалом для сходных сюжетов, смотрели люди одинаково и одинаково его
толковали. Наконец, на 3-м объяснении основана теория заимствования, по
которой сюжеты русских Б. перенесены в Россию с Востока и Запада.
Частности этих теорий и взгляды их представителей изложены в статье:
Богатыри.
Все выше изложенные теории отличались своею крайностью; так, напр., с
одной стороны О. Миллер в своем "Опыте" утверждал, что сравнительный
метод служит для того, чтобы в сопоставляемых произведениях,
принадлежащих различным народам, тем резче, тем определительнее
выказались различия; с другой же стороны, Стасов прямо высказал мнение,
что былины заимствованы с Востока. В конце концов, однако, ученые
исследователи пришли к тому убеждению, что былины составляют весьма
сложное явление, в котором перемешаны разнородные элементы: исторически
- бытовые, мифические и заимствованные. А. Н. Веселовский дал некоторые
указания, которые могут руководить исследователем и обезопасить его от
произвола теории заимствований; именно в ССХХIII номере "Журнала Мин.
Нар. Просв. " ученый профессор пишет: "Для того, чтобы поднять вопрос о
перенесении повествовательных сюжетов, необходимо запастись достаточными
критериями. Необходимо принять в расчет фактическую возможность влияния
и его внешние следы в собственных именах и в остатках чуждого быта и в
совокупности подобных признаков, потому что каждый в отдельности может
быть обманчив". К этому мнению примкнул Халанский, и теперь исследование
былин поставлено на правильную точку зрения. В настоящее время главное
стремление ученых исследователей былин направлено к тому, чтобы
подвергнуть эти произведения самому тщательному, по возможности,
анализу, который окончательно должен указать на то, что именно в былинах
составляет неоспоримую собственность русского народа, как символическая
картина явления естественного, исторического или бытового, и что занято
у других народов.
Относительно времени происхождения былин определеннее всех выразился
Л. Майков, пишущий: "Хотя между сюжетами былин есть и такие, которые
можно возвести к эпохе доисторического сродства индоевропейских
преданий, тем не менее все содержание Б., а в том числе и эти древнейшие
предания представляются в такой редакции, которая может быть приурочена
только к положительно историческому периоду. Содержание Б.
вырабатывалось в продолжение X, XI и XII веков, а установилось во вторую
половину удельно-вечевого периода в XIII и XIV веках". К этому можно
прибавить слова Халанского: "В XIV веке устраиваются пограничные
крепости, острожки, устанавливается пограничная стража и в это время
сложился образ богатырей, стоящих на заставе, оберегающих границы
Святорусской земли". Наконец, по замечанию О. Миллера, большая древность
былин доказывается тем обстоятельством, что изображается в них политика
еще оборонительная, а не наступательная.
Что касается места, где возникли былины, то мнения разделяются: самая
распространенная теория предполагает, что былины - южно-русского
происхождения, что их первоначальная основа южно-русская. Только со
временем, вследствие массового переселения народа из Южной Руси на
Север, перенесены туда былины, а затем на первоначальной своей родине
они были забыты, вследствие влияния других обстоятельств, вызвавших
казацкие думы. Против этой теории выступил Халанский, осуждая вместе с
тем и теорию первоначального общерусского эпоса. Он говорит:
"Общерусский древний эпос - такая же фикция, как и древний общерусский
язык. У каждого племени был свой эпос - новгородский, словенский,
киевский, полянский, ростовский (ср. указания Тверской летописи),
черниговский (сказания в Никоновской летописи)". Все знали о Владимире,
как о реформаторе всей древнерусской жизни, и все пели о нем, при чем
происходил обмен поэтическим материалом между отдельными племенами. В
XIV и XV веках Москва сделалась собирательницей русского эпоса, который
в это же время все более и более сосредоточивался в киевский цикл, так
как киевские былины произвели на остальные ассимилирующее влияние,
вследствие песенной традиции, религиозных отношений и т. п. : таким
образом в конце XVI века закончено было объединение былин в киевский
круг (хотя, впрочем, не все былины к нему примкнули: к таким принадлежит
весь новгородский цикл и некоторые отдельные былины, напр. о Суровце
Суздальце и о Сауле Леванидовиче). Потом из Московского царства
распространились былины во все стороны Poccии путем обыкновенной
передачи, а не эмиграции на север, которой не было. Таковы в общих
чертах взгляды Халанского на этот предмет. Майков говорит, что
деятельность дружины, выраженная в подвигах ее представителей богатырей,
и есть предмет былин. Как дружина примыкала к князю, так и действия
богатырей всегда стоят в связи с одним главным лицом. По мнению этого же
автора, былины пели скоморохи и гудошники, приигрывая на звончатых
яровчатых гуслях или гудке, слушали же их по большей части бояре,
дружина.
Насколько изучение былин еще до сих пор несовершенно и к каким
противоречивым результатам оно привело некоторых ученых - можно судить
хотя бы только по одному следующему факту: Орест Миллер, враг теории
заимствований, старавшийся везде в былинах найти чисто народный русский
характер, говорит: "Если отразилось какоенибудь восточное влияние на
русских былинах, так только на тех, которые и всем своим бытовым складом
отличаются от склада старославянского; к таким относятся былины о
Соловье Будимировиче и Чуриле. А другой русский ученый, Халанский,
доказывает, что былина о Соловье Будимировиче стоит в самой тесной связи
с великорусскими свадебными песнями. То, что О. Миллер считал совсем
чуждым русскому народу - т. е. самосватание девушки, - по Халанскому
сушествует еще теперь в некоторых местах Южной России. Приведем здесь,
однако, хоть в общих чертах, более или менее достоверные результаты
исследований, полученные русскими учеными.
Что былины претерпели многие и притом сильные перемены, сомневаться
нельзя; но точно указать, каковы именно были эти перемены, в настоящее
время крайне трудно. На основании того, что богатырская или героическая
природа сама по себе везде отличается одними и теми же качествами -
избытком физических сил и неразлучною с подобным избытком грубостью, О.
Миллер доказывал, что русский эпос на первых порах своего существования
должен был отличаться такою же грубостью; но так как, вместе со
смягчением народных нравов, такое же смягчение сказывается и в народном
эпосе, поэтому, по его мнению, этот смягчительный процесс надо
непременно допустить в истории русских былин. По мнению того же ученого,
былины и сказки выработались из одной и той же основы. Если существенное
свойство былин
- историческое приурочение, то чем оно меньше заметно в былине, тем
она ближе подходит к сказке. Таким образом выясняется второй процесс в
развитии былин: приурочение. Но, по Миллеру, есть и такие былины, в
которых еще вовсе нет исторического приурочения, причем, однако. он не
объясняет нам, почему он такие произведения не считает сказками?
("Опыт"). Затем, по Миллеру, разница между сказкой и былиной заключается
в том, что в первой мифический смысл забыт раньше и она приурочена к
земле вообще; во второй же мифический смысл подвергся изменениям, но не
забвению. С другой стороны, Майков замечает в былинах стремление
сглаживать чудесное. Чудесный элемент в сказках играет другую роль, чем
в былинах: там чудесные представления составляют главную завязку сюжета,
а в былинах они только дополняют содержание, взятое из действительного
быта; их назначение - придать более идеальный характер богатырям. По
Вольнеру, содержание былин теперь мифическое, а форма - историческая, в
особенности же все типические места: имена, названия местностей и т. д.;
эпитеты соответствуют историческому, а не былинному характеру лиц, к
которым они относятся. Но первоначально содержание былин было совсем
другое, именно действительно историческое. Это произошло путем
перенесения былин с Юга на Север русскими колонистами: постепенно
колонисты эти стали забывать древнее содержание; они увлекались новыми
рассказами, которые более приходились им по вкусу. Остались
неприкосновенными типические места, а все остальное со временем
изменилось. По Ягичу, весь русский народный эпос насквозь проникнут
христиански-мифологическими сказаниями, апокрифического и
неапокрифического характера; из этого источника заимствовано многое в
содержании и мотивах. Новые заимствования отодвинули на второй план
древний материал, и былины можно разделить поэтому на три разряда: 1) на
песни с очевидно заимствованным библейским содержанием; 2) на песни с
заимствованным первоначально содержанием, которое, однако, обработано
более самостоятельно и 3) на песни вполне народные, но заключающие в
себе эпизоды, обращения, фразы, имена, заимствованные из христианского
мира. О. Миллер не совсем с этим согласен, доказывая, что христианский
элемент в былине касается только внешности. Вообще, однако, можно
согласиться с Майковым, что былины подвергались постоянной переработке,
соответственно новым обстоятельствам, а также влиянию личных взглядов
певца. Тоже самое говорит Веселовский, утверждающий, что былины
представляются материалом, подвергавшимся не только историческому и
бытовому применению, но и всем случайностям устного пересказа
("Южнорусские былины"). Вольнер в былине о Сухмане усматривает даже
влияние новейшей сантиментальной литературы XVIII в., а Веселовский о
былине "Как перевелись богатыри" говорит вот что: "Две половины былины
связаны общим местом весьма подозрительного характера, показывающим, как
будто внешней стороны былины коснулась эстетически исправляющая рука".
Наконец, в содержании отдельных былин не трудно заметить: разновременные
наслоения (тип Алеши Поповича), смешение нескольких первоначально
самостоятельных былин в одну (Вольга Святославич или Волх Всеславич), т.
е. объединение двух сюжетов, заимствования одной былины у другой (по
Вольнеру, начало Б. о Добрыне взято из Б. о Вольге, а конец из Б. о
Иване Годиновиче), наращения (былина о Соловье Будимировиче у Кирши),
большая или меньшая порча былины (рыбниковская распространенная Б. о
Берином сыне, по Веселовскому) и т. п.
Остается еще сказать об одной стороне былин, именно об их теперешней
эпизодичности, отрывочности. Об этом обстоятельнее других говорит О.
Миллер, который считал, что первоначально былины составляли целый ряд
самостоятельных песен, но со временем народные певцы стали сцеплять эти
песни в большие циклы: происходил, словом, тот же процесс, который в
Греции, Индии, Иране и Германии привел к созданию цельных эпопей, для
которых отдельные народные песни служили только материалом. Миллер
признает существование объединенного, цельного Владимирова круга,
державшегося в памяти певцов, в свое время образовавших, по всей
вероятности, тесно сплоченные братчины. Теперь таких братчин нет, певцы
разъединены, а при отсутствии взаимности никто между ними не оказывается
способным хранить в своей памяти все без исключения звенья эпической
цепи. Все это очень сомнительно и не основано на исторических данных;
благодаря тщательному анализу, можно только допустить, вместе с
Веселовским, что "некоторые былины, напр. Гильфердинга ь27 и 127,
являются, во-первых, продуктом выделения былин из киевской связи и
вторичной попытки привести их в эту связь после развития в стороне"
("Южнорусские былины").
Главные сборники былин: Кирши Данилова, "Древние русские
стихотворения", изданы в 1804, 1818 и 1878; Киреевского, Х выпусков,
издан, в Москве 1860 года и след.; Рыбникова, четыре части (1861 -
1867); Гильфердинга, изд. Гильтебрантом под заглавием: "Онежские былины"
(Спб., 1873); Авенариуса, "Книга о киевских богатырях" (Спб., 1875);
Халанского (1885). Кроме того, варианты былин встречаются: у Шейна в
сборниках великорусских песен ("Чтения Моск. Общ. Ист. и Древа. " 1876 и
1877 и отд. ); Костомарова и Мордовцевой (в IV части "Летописи древней
русской литературы Н. С. Тихонравова"); былины, печатанные Е. В.
Барсовым в "Олонецких Губернских Ведомостях" после Рыбникова, и наконец
у Ефименка в 5 кн. "Трудов Этнографического отдела Московского Общества
любителей естествознания"; 1878.
Ряд сочинений, посвященных изучению былин, начинает статья К. С.
Аксакова: "О богатырях Владимировых" (Сочинения, т. I). Затем следуют:
Ф. И. Буслаева, "Русский богатырский эпос" ("Русский Вестн. ", 1862); Л.
Н. Майкова, "О Б-х Владимирова цикла" (Спб., 1863); В. В. Стасова,
"Происхождение русских былин" ("Вестн. Евр. ", 1868, причем ср. критики
Гильфердинга, Буслаева, Вс. Миллера в "Бесед. Общ. люб. рос. слов. ",
кн. 3; Веселовского, Котляревского и Розова в "Трудах Киевс. дух. акад.
", 1871 г., и, наконец ответ Стасова: "Критика моих критиков"); О.
Миллера, "Опыт исторического обозрения русской народной словесности"
(Спб., 1865) и "Илья Муромец и богатырство киевское" (Спб., 1869 г.,
критика Буслаева в "XIV присуждении Уваровских наград" и "Журн. Мин.
Нар. Пр. " 1871); К. Д. Квашнина-Самарина, "О русских былинах в
историкогеографическом отношении" ("Беседа", 1872); его же, "Новые
источники для изучения русского эпоса" ("Русский Вестник", 1874); Ягича
статья в "Archiv fur Slav. Phil. "; М.
Каррьера, "Die Kunst im
Zusammenhange der Culturentwickelung und die Ideale der Menschheit",
вторая часть, перев.
Е. Коршем; Рамбо,
"La Russie epique" (1876);
Вольнера, "Untersuchungen uber die Volksepik der
Grossrussen" (Лейпп..,
1879); Веселовского в "Archiv fur Slav. Phil.
" т. III, VI, IX и в
"Журн. Мин. Нар. Прос. " 1885 декабрь, 1886 декабрь, 1888 май, 1889 май,
и отдельно "Южнорусские былины", часть I и II. 1884 г.; Жданова, "К
литературной истории русской былевой поэзии" (Киев, 1881); Халанского,
"Великорусские былины киевского цикла" (Варшава, 1885). И. Лось.
