Вертеп
(нем.
Christschau, польское Szopka, от нем.
Schoppen - хлев или сарай). Так называются в Малороссии, Польше,
Белоруссии и некоторых местах Сибири представления, имеющие целью
изобразить Рождество Христово и связанные с ним события. В наш старый
театр В., по-видимому, проникли из Польши, не ранее конца XVI столетия.
На Западе издавна существовали духовно-театральные обряды, исполнявшиеся
на Рождество. Отсюда им легко было проникнуть в католическую Польшу, а
затем и в Малороссию. Польская szopka, ставшая в то время (XVI в.)
обычным рекреационным занятием польских семинаристов, ходивших по
городам и селам с своим миниатюрным театром, на нашем юге получила
название "вертепа". Этот род духовно-театральных представлений был очень
популярен на Украине, и только в последствии два десятилетия начал
исчезать. Серьезность содержания вертепного действия не помешала
проникнуть в него народному юмору. В лице Ирода, воинов, избивающих
младенцев, пастухов, пришедших поклониться Христу и др. нередко
воплощались типы чисто местного характера.
Польский или малорусский вертеп представляет собою небольшой
деревянный ящик или домик, в два яруса: в верхнем представляется
серьезная часть "действия" (духовная), а в нижнем - интермедия. Рукой
бойкого хожалого (называемого вертепщиком), скрытого позади, невидимо
для зрителей приводятся в движение куклы и фигуры) за которых вертепщик
сам говорит, сообразно роли изменяя голос. Вместе с В. носят обыкновенно
"звезду". Прологом к вертепному представлению служит пение колядок и
"кантычек", исполняемое носителями вертепа и звезды. В. нередко
сопровождает доморощенный оркестр, в большинстве случаев состоящий из
скрипки и бубна. Украинский В. исследован Н. Маркевичем в книге:
"Обычаи, поверья и пр. малороссиян" (Kиев, 1860), где приведен полный
текст одной из вертепных пьес. После вступительного хора является
пономарь, приглашающий повсюду возвестить о рождении Спасителя. Действие
сопровождается рядом священных кантов, прерываемых отдельными явлениями,
в которых изображается: поклонение пастухов, Ирод и три царя, избиение
младенцев, плач Рахили и смерть Ирода, которого дьявол тащит в ад.
Умершего Ирода нечего бояться, а потому дед и баба - комическое
intermezzo - пляшут под звуки песни: "Ой под вишенькою, под
черешенькою". За дедом с бабою является солдат, держащий к зрителям
речь, в которой он умышленно коверкает великорусский говор. Солдат себя
аттестует: "Я солдат простой, не богослов, не знаю грешных слов. Хотя я
отечеству защита, да спина в мене избита. Читать и писать не умею, а
говорю, что разумею" и т. д. Солдата сменяет цыган с женой и сыном.
Цыганка на цыгане вымещает злобу за их бедность; ссора переходит в
драку; дело кончается миром и пляскою под бойкую песнь, в которой
осмеивается бродячая цыганская жизнь. Затем на сцену являются венгерец и
поляк, каждый со своими особенностями. Поляк, грозный помещик, выставлен
хвастуном, особенно гордящимся своими предками. Вместе с женой поляк
обыкновенно танцует краковяк. Сцена заканчивается бранью на мальчика за
то,. что тот, подкравшись, передразнивает своего пана; гневный помещик
говорит: "А пудз до дзембла, лайдак! батогами забью". Брань пана
умолкает при появлении запорожца, главного героя пьесы. Еще за сценой он
поет любимую малороссийскую песнь: "Та не буде лучше, та не буде краше,
як у нас, та на Украине!" Нарядный казак с умыслом выведен вымирающим
типом, с грустью воспоминающий лихую старину: "Ай, панове, что это было,
когда я молод был, то-то у меня была сила!". За думами следуют
дурачества над ворожеейцыганкой и над жидом, которого казак отдает
черту. Казак с чертом обращается как с равным и в этом вновь рисуется
смелость его: он даже булавой понукает черта скорее убрать жида. Не
забыт здесь и гнет унии. Казак дерзко отвечает на увещания униатского
попа ходить в костел и больше бить поклонов: "От роду я в костел не
ходил и поклонов не бил, зато тебя побью!". Наконец, в лице дьячка,
говорящего малопонятным для простолюдина полуцерковным языком,
осмеивается семинарская ученость. Крестьянин Клим отдает дьяку, взамен
денег за ученье сына, свинью, старую и блудливую, которую никто не
покупает; дьяк, уверенный, что надул мужика, с напыщенною благодарностью
ее принимает.
Сравнение текста духовных сцен малорусского вертепа с
соответственными текстами польским и немецким делает вероятным
предположение, что малорусское вертепное действо составлено учениками
киевской академии в позднейшее время и не ранее начала XVIII века.
Польское влияние сказалось только на общем складе пьесы, подробности же
выработаны самостоятельно.
Отражение в вертепных пьесах действительной жизни - главная причина
той быстроты, с которою вертепы распространились по лицу всей России. В
Белоруссии вертеп появился в 1830-х годах; здесь он часто называется
бетлейкой(от Betleem - Вифлеем). Видевший и описавший белорусскую
бетлейку г. Кульжинский ("Бетлейки в северо-западном крае". в
"Душеполезном Чтении", 1873, т. III) говорит, что бетлейка "совершенно
безцензурна и не имеет почти никакого отношения к Рождеству Христову; в
ней особенно странно смешение священных изображений с шутовскими, а
между тем бетлейка здесь популярна и любима простонародьем".
Переселенцы или ссыльные, вероятно, занесли вертеп и в Сибирь, где
марионетки носят название панов и богатырей. Очевидцы сибирских вертепов
описывают их устройство сходным с малорусским вертепом. Н. Полевой в
"Репертуаре" за 1840 г. (в статье "История русского театра. Мои
воспоминания") описывает виденный им в Иркутске вертеп первых годов
нынешнего столетия. Игра гудочников и скрипачей сопровождает
представление (ср. Снегирев, "Русские простонародные праздники")
В северо-восточной России создался особый род вертепа, под новым
названием райка - происшедшим, вероятно, от представлений в вертепах
пьес о рае и муке вечной. В Москву, надо полагать, театр марионеток
также занесен с юга; но здесь характер райка, под влиянием занесенных с
конца XVII ст. с Запада забав, с одной стороны, и развития лубочных
картин, с другой, меняется и из театра марионеток раек превращается в
народную панораму: в вертеп вставляется стекло, марионетки заменяются
картинами, а присказки раешника заменяют речь вертепщика. Кроме
приведенных сочинений, ср. Konopka, "Piesni ludu krakowskiego" (1840, 85
- 90); Jos. Sikorski, "Jaselka" (. в журнале "Pamigtnik mnzyczny i
teatralny", 1862, ьь 2 - 15);Kolberg, "Lud" (V, 197 - 226):
"Этнографический сборник" (I, 320 - 322); Щукин, "Вертеп" ("Вестник Имп.
Русск. геогр. общ. ", 1860, VIII, 25 - 35); Галаган, "Малорусский
вертеп" (с предисловием Житецкого, в "Киевской Старине" 1882, кн. 10, с
рисунком и нотами); О. П., "Отживающая или начальная форма вертепной
драмы?" (ibid., 1883, ь 4); "К вопросу о вертепной комедии на Украине"
(ibid., ь 12); Безсонов, "Белорусские песни" (98 - 99, 104 - 105);
Алексей Веселовский, "Старинный театр в Европе" (Москва, 1870); П.
Морозов, "Очерки из истории русской драмы XVII - XVIII столетий" (Спб.,
1888).
